- Идите - говорит - Пока суд совещается, пока оглашает, зачем Вам сидеть тут, только время терять.
Ну, я и пошла. А сама переживаю. Надо было все же дождаться. Предыстория такова. 16 июля этого года к нам в домик в саду залез Рыжий-бестыжий, выставив окно. Тиснул из комнаты триммер, не намусорил, стекло прислонил обратно к раме окошка и был таков. Понес он эту косилку в магазин, по паспорту какой-то алкашки сдал его туда за небольшую денежку, а потом пропил эту жалкую тысячу рублей со своим друганом. Как мне потом следователь рассказывал, они случайно на остановке разговорили этого его пьяного дружка в тот же вечер. А тот был на Рыжего в какой-то претензии, так что, не долго думая, заложил его ментам. Еще и показал - где наш домик, откуда залезал в окошко, куда отнесли они косилку. Похоже все-таки они оба это делали, только тот, что постарше уже судим, поэтому решили на Рыжего свалить.
И вот следователь начал искать нас, хозяев этой самой косилки. Искали для три. В садах никто почти не живет, на буднях садоводы бывают редко, да еще и никто никого не знает. Только разве что здороваемся, но, конечно, телефонами не обмениваемся. Хорошо хоть дядя Володя Борода попался полицаям. Мы с ним дружим. Он единственный живет в этих садах постоянно, даже зимой. Тот им и дал мужнин телефон.
Весь день они до него дозванивались. А Андрюха в ту пору ходил на неделю крестным ходом от Городца до Павлова, телефон со всеми вещами ехал в сопровождающем их автобусе, а муж мой геройски нес икону Божьей матери. Дозвонились они до него уже вечером, возвращаться по такому мирскому поводу он не захотел, поэтому всеми этими делами занялась я.
Ходила к следователю, писала под его диктовку заявления. Очень уж у них выражения заковыристые. Люди так не выражаются. Только следователи, судьи, обвинители, адвокаты.
В сад мы попасть не смогли, чтобы осмотреться, потому что ключ от домика в машине, машина в Городце, а ключ от машины у Андрюхи где-то в лесах.
Следователь приятный такой, адекватный мне показался. Почерк у него мелкий-мелкий, пишет он быстро-быстро. Глаза голубые, форма красивая со всякими штучками блестящими. Но приемная, где мы разговаривали, - в аварийном состоянии. На меня там пауки бросались, и штукатурка с потолка сыпалась, еще чуть стул не сломался.
Машина правосудия закрутилась и завертелась.
Потом я еще ходила - уже к другой следовательше. Тот был участковый, а она - ведущий дела уголовного. Она мне же и рассказала, что обвиняемый - рыжий, голубоглазый, девяностого года рождения. Алкаш, конечно, но глупый еще мальчишка, очень напуганный. Спрашивала - урон мне принесен значительный или незначительный. Я говорю, что значительный урон - это если с моими близкими что случилось, а все остальное для меня незначительно. Но у них там какие-то другие критерии.
На первый суд Рыжий не пришел. На второй суд меня вызвали сегодня по сотовому, так как я просто забыла о дате суда. Хорошо хоть до них бежать минут 15, так что я побежала.
На самом деле - это очень страшно. Даже обстановка гнетущая. Клетка в углу - видимо для особо опасных маньяков, скамейки - как в театре. Кафедра с микрофоном для ответа судье. Стол судейский с тремя стульями, как из сказки про трех медведей. Только стулья все - папы-медведя Михайло Иванычева. С огромными спинками. И все ужасно серьезные. Ощущение, будто я на спектакле в театре, только все по-настоящему.
Парень этот. Правда рыжий с голубыми глазами, обгрызенными ногтями, худенький, волнующийся, играющий желваками. Он пришел с мамой. Она села на самую дальнюю скамейку у стены. Тоже голубоглазая. Такая обычная мама. Как моя. Она больше всех переживала.
Суд шел своим чередом. Это я теперь знаю каков черед, но тогда все было внове. Официальная, не очень понятная процедура опознавания личности, все говорят какими-то дикими фразами. По-человечески судья только спросила его: - Может, Вы в детстве болели чем-то, или падали сильно - так сильно, что это отразилось на Вашем поведении?
А он оглянулся на маму - Вроде нет? Нет.
Огласили ужасную характеристику от его участкового. Там было о том, что он пьет, что с алкашней и ворами общается, что были административные правонарушения, и в общем - ни слова хорошего. Обвинитель спрашивала его - как, мол, возместили ущерб пострадавшей? Вернули триммер. Так, а извиниться?
Как маленького заставили его всей толпой - судьей, обвинительшей и адвокатом - передо мной извиняться. Он чуть не плакал, честное слово! Это было катастрофично ужасно как-то. Неловко.
Ему дали последнее слово - он сказал: Вину свою признаю. Раскаиваюсь. Не лишайте меня свободы. Все.
Судья удалилась принимать решение, я вышла из судебного зала. Мама Рыжего поймала меня за рукав и сказала - спасибо Вам. Я, говорит, только сегодня узнала. Ведь уже четыре месяца прошло, а он мне не говорил. Все в себе держал. Боялся мне сказать. Я ведь мать, не бросили бы мы его. Ну и пусть отца нет, сестра младшая только, да я, мама. Но ведь сын. Я, говорит, не ожидала от него такого. Сегодня на работу позвонили и вызвали. Еле доехала.
Такая мама хорошая. Очень ей сочувствовала. Пусть все у них будет хорошо. Пусть он испугается так, что бросит навсегда пить, найдет работу, женится и заведет детей. А это останется только в редких кошмарных снах, чтоб помнилось.
Потому что жалко. Да, он сам виноват, но тюрьма - даже на год - это же навсегда.
Irisha, horoshii ti chelovek!
ОтветитьУдалить